«Красивая картинка становится важнее человеческой истории»

Художественный руководитель Театра имени Пушкина Евгений Писарев рассказал порталу «Культура.РФ», почему в России невозможен свой Бродвей, чему его научила работа с Олегом Табаковым и как изменились зрители театра за последние 10 лет.

«Красивая картинка становится важнее человеческой истории»

Евгений Писарев. Фотография: А. Воронов

— Какие цели вы ставили перед собой в 2010 году, когда стали художественным руководителем Театра имени Пушкина? Что удалось осуществить? Как изменились цели сейчас?

— Я пришел в Театр Пушкина в экстремальной ситуации: театр остался без худрука после скоропостижной смерти Романа Козака, и я помог в беде родному дому. В 2010 году я хотел, чтобы Театр имени Пушкина стал популярным, брендовым. В кризисной ситуации и задачи яснее, и выполнять их проще.

Нынешний сезон для меня как для худрука десятый. Театр имени Пушкина сейчас, прямо скажем, театр успешный, выпускает интересные спектакли, ездит на гастроли и получает премии. Но я все больше задумываюсь о каких-то ключевых вещах: чести, достоинстве, честности. И очень дорожу духом нашего театра — интеллигентного, талантливого, где все уважительно относятся друг к другу, и атмосферой, которую нам удалось создать. Мне кажется, что эта атмосфера невольно передается со сцены в зал, какой бы спектакль мы ни играли. И эти качества нашего театра на сегодняшний день для меня важнее, чем успешность и необходимость, чтобы театр всегда был в центре новостной сводки.

«Красивая картинка становится важнее человеческой истории»

Сцена из театральной постановки Евгения Писарева «Таланты и покойники». Фотография: Юрий Богомаз

— Тогда вы говорили, что художественный руководитель театра должен меняться через три-пять лет. Что думаете об этом теперь?

— Тогда мне действительно так казалось… Возможно, я это говорил из чувства самосохранения: если бы попробовал что-то сделать и не получилось, быстро бы ушел. Но, к счастью, вроде получается. Если приходишь как кризисный менеджер, и, наладив работу, уходишь — это одно. А если приводишь в театр своих учеников, вкладываешься в работу и творчески, и душевно, то постепенно прирастаешь к месту и люди к тебе привязываются. Конечно, я каждый раз говорю себе: «Не думай, что это твой театр. Ты всего лишь человек, находящийся здесь на срочном договоре». Но если получается, зачем уходить? Поэтому, пока есть силы, здоровье и желание, надо работать.

— Как вы планируете репертуар? Как выбираете пьесы для постановки и режиссеров, которых приглашаете?

— Есть такие режиссеры, как Юрий Николаевич Бутусов. Когда он соглашается поработать с нашими актерами, мне по большому счету все равно, какой материал он выберет. Юрий Николаевич должен через некоторое время приступить к постановке «Мамаши Кураж» Брехта, и таким образом у нас в репертуаре сложится брехтовская трилогия. Но сказать, что я это задумывал, естественно, я не могу. С Юрием Николаевичем вообще ничего задумать нельзя: все разобьется о чистое творчество.

Знаете, моя работа — плохой пример для подражания. Я абсолютно интуитивно формирую и репертуар, и труппу. Пока, слава богу, меня интуиция сильно не обманывала. Но здесь дело не только в ней, еще очень важно внимание к окружающим тебя людям. В Театре имени Пушкина ведущее положение занимает сейчас среднее поколение актеров. Они очень интересные, разносторонние люди, у них есть гражданская позиция, они хорошо знают современный театр. Я всегда к ним прислушиваюсь.

«Красивая картинка становится важнее человеческой истории»

Сцена из театральной постановки Евгения Писарева «Женитьба Фигаро». Фотография: Юрий Богомаз

— Вы ставили в разных театрах драматические спектакли, оперы, мюзиклы. Вам легче работать с актерами, которые вас хорошо знают, или с практически незнакомой командой?

— Конечно, легче на стороне. Там проще обмануть, обмануться, меньше обязательств: сделал спектакль и ушел. Артисты хотят мне понравиться и ловят каждое мое слово. Но даже если это были очень приятные, радостные встречи, как в Театре Табакова или в Большом театре, то я все равно понимал, что это была разовая акция. Поэкспериментировав «на стороне», я получаю новые эмоции для того, чтобы вернуться в свой театр обогащенным.

— Чем отличается работа режиссера в драме от работы в мюзикле и в опере?

— Для меня практически ничем, потому что и в драме, и в опере я придумываю спектакль вместе с художником, чаще всего с Зиновием Марголиным, еще до начала репетиций. Конечно, на репетициях вносятся какие-то коррективы, важно, чтобы артисты чувствовали себя соавторами. Но пока я не придумаю спектакль с художником, работу не начинаю. Может быть поэтому меня часто зовут ставить оперы. Там, как и в мюзикле, кстати, невозможна ситуация, когда режиссер в конце репетиции говорит: что-то не пошла у меня эта сцена сегодня, давайте-ка ее отложим, потом придумаем. В драме привыкли к более хаотичному существованию, поиску, отсутствию внутренней дисциплины, что в опере совершенно невозможно: там спектакль делается за заранее определенное количество дней. И ты знаешь за полгода, когда и даже в котором часу ты будешь репетировать ту или иную сцену. При постановке мюзикла еще более жесткий график работы. Но я гожусь для таких регламентированных репетиций. Дисциплина — мое врожденное качество. И меня не раздражает вопрос «А во сколько мы сегодня закончим?». Хотя большинство режиссеров возмущает такой подход, они привыкли репетировать, пока метро не закроется.

«Красивая картинка становится важнее человеческой истории»

Евгений Писарев и Зиновий Марголин на репетиции спектакля «Женитьба Фигаро». Фотография: Юрий Богомаз

— Почему в России до сих пор не удалось создать качественного коммерческого театра, как на Бродвее? Это в принципе возможно?

— В двух словах не объяснишь, это тема для серьезной дискуссии. Например, все бродвейские спектакли создаются на средства инвесторов, они вкладывают деньги в постановки и получают доход. В России нет традиции частного инвестирования в театр. Все спектакли государственных театров выпускаются на деньги учредителя. Даже самые дорогостоящие.

Другой пример: у нас в одном театре могут идти и коммерческие проекты, и экспериментальные постановки, и спектакли для детей. На Западе все разделено. Спектакли идут на разных площадках: коммерческий театр — отдельно, офф-Бродвей — отдельно, фестивальная продукция — отдельно. В феврале прошедшего года мы ездили на гастроли в Лондон. Была возможность вывезти много спектаклей, но показать их надо было за неделю. И я спросил: а можно сыграть одни спектакли на Вест-энде, а другие — в Барбикане? Мне ответили: вы что, это невозможно! Никто не поймет, как один и тот же театр играет спектакли в Барбикане, где перед нами был Лепаж, а после нас — Саймон Стоун, и в театре, условно говоря, Рэя Куни. А для нас это нормально. Например, в Театре имени Пушкина сегодня идет «Добрый человек из Сезуана», а завтра «Влюбленный Шекспир», и в этих спектаклях заняты одни и те же артисты. В общем, предпосылок для коммерческого театра в западном понимании у нас просто нет. Есть разовые театральные проекты, есть Дмитрий Богачев, который верен жанру мюзикла и выпускает спектакль за спектаклем. Но все его конкуренты — государственные театры, а на Бродвее идет до 40 мюзиклов одновременно. Да что говорить, у нас почти нет технически оснащенных площадок для коммерческих постановок. Их не хватает даже для театров, которые уходят на ремонт. В общем, как я уже сказал, это вопрос для большой дискуссии.

— Какой зритель вам ближе?

— Зритель Театра имени Пушкина за последнее десятилетие очень сильно изменился, и это меня радует. Я не против случайного зрителя, который гулял по Тверскому бульвару и забрел к нам. Но мне интереснее и ближе человек, который неслучайно купил билеты на один из спектаклей нашего театра, который знает, зачем пришел.

«Красивая картинка становится важнее человеческой истории»

Сцена из театральной постановки Евгения Писарева «Апельсины и лимоны». Фотография: Юрий Богомаз

— Ваш первый спектакль «Остров сокровищ», поставленный в Театре имени Пушкина для детей, до сих пор идет. Какими должны быть спектакли для маленьких зрителей? Как привить любовь к театру современным детям?

— Сложный вопрос. Мне кажется, сегодня изменилось само отношение людей к театру для детей — и среди режиссеров, и среди родителей. Детей будто отгораживают от переживаний, оберегают от эмоций. Красивая картинка становится важнее человеческой истории. Я не говорю, что это плохо, нет. Просто сейчас я не смог бы поставить детский спектакль, у меня другие представления о нем, которые, наверное, уже не так интересны. То же со студентами: раньше я приходил и мы говорили на равных, а теперь, когда я достиг возраста их родителей, мне кажется, что часто они моим суждениям не очень-то доверяют…

— Вы выпустили несколько актерских курсов. Что бы вы поменяли сегодня в театральном образовании?

— Я бы хотел, чтобы творческие вузы избавились от кошмарной бюрократической рутины: бесконечных отчетов, справок, методичек, нормативов. Из театральных институтов уходят талантливые профессионалы, не желающие иметь дела с бюрократией. Проходя сейчас с каким-нибудь очередным формуляром мимо фотографий великих мхатовцев, которые здесь преподавали, я думаю: «Неужели эти люди тоже заполняли все эти нелепые справки?» Школа-студия всегда была островком свободы и творчества. Может быть, я сузил проблему, но это действительно меня волнует и мешает работе.

«Красивая картинка становится важнее человеческой истории»

Сцена из театральной постановки Евгения Писарева «Влюблённый Шекспир». Фотография: Юрий Богомаз

— Да, все это мешает педагогам, но что вы скажете о воспитании студентов? Как оно меняется и должно ли?

— Летом ушла из жизни Алла Борисовна Покровская, мой учитель и человек, который привел меня в педагогику. Когда я приходил к ней и с возмущением говорил: «Студенты ничего не знают, они ничего не читали, не смотрели, ничего не могут», она отвечала: «Ты педагог. Расскажи им, не читали — сядь с ними и читай, не смотрели — бери за руку и веди смотреть. Не могут — ты должен научить». Такой была Алла Борисовна. Я много чего знаю и умею именно благодаря ей. Поэтому что тут менять? Надо всегда вкладываться в студентов, независимо от их кругозора, — вот что самое главное в театральной педагогике.

— Вы четыре года работали помощником Табакова в Художественном театре. Чему вас научила работа с Олегом Павловичем?

— Разве об этом расскажешь в интервью? Олег Павлович ничего про меня не знал. Посмотрев только один мой спектакль «Одолжите тенора», он на следующий день предложил мне поставить на сцене Московского художественного театра спектакль. А по сути у меня была только одна заметная работа, ведь не считать же «Остров сокровищ» и какие-то режиссерские пробы в филиале Театра имени Пушкина. До сих пор не понимаю, почему он выбрал меня и дал мне такую творческую свободу. Благодаря Олегу Павловичу я повзрослел, понимаете? Когда его не стало, я почувствовал, что моя жизнь разделилась на две части. Забавно, что мне сейчас и в театре, и дома говорят: «Ты все больше напоминаешь Табакова: те же жесты, мимика и интонации».

Фотографии предоставлены пресс-службой Театра имени Пушкина.

Беседовала Ольга Романцова.

culture.ru